Отрывок из книги командира 5 ОЛБ Славнова В. П. Сколько было пройдено...
Год войны
В конце мая сорок второго лыжные батальоны, принимавшие участие в сражении под Москвой и затем в районе Старой Руссы, объединились в 44-ю стрелковую бригаду.— Ложились спать в пятом лыжном, а проснулись во втором стрелковом, — шутили бойцы.
Оборона оставалась прежней, каждый имел свое обжитое место в окопах.
Вдоволь набегавшись за ночь по передовой, я пытался вздремнуть в штабной землянке в ожидании новых распоряжений. Но сон не шел, вспоминалось пережитое, все, что испытал за год войны. А испытать пришлось немало. И боевое крещение на Западном фронте, под Духовщиной, когда мы сменяли поредевшую в боях часть, где почти все бойцы и командиры оказались ранеными. И то, как мы впервые почуяли запах гари и крови, с содроганием шагая по окопу, усеянному пустыми гильзами и осколками. И как у деревни Крапивница принял я от раненого командира стрелковую роту, проводившую разведку боем, и впервые побежал в атаку, заслоняясь от пуль малой саперной лопаткой.
Наступать было трудно и несподручно: у каждого свой окопчик, оторвался от него в одиночку — и вперед — то ползком, то перебежками, всякий раз, как на учении, ожидая товарища. А командиру и того труднее: попробуй покомандуй людьми при такой разобщенности! Параграфы мирной уставной службы тут не годились. Учила война. Сами додумались наступать цепью: предельно близко подбираться к врагу и только тогда всем скопом атаковать. Попробовали — и дело пошло! Почти без потерь выбили фашистов из окопов и погнали. Правда, недалеко. До леса, что находился в двух-трех километрах. Но все же это была победа, очень важная тогда для необстрелянных юнцов.
А первая настоящая оборона, когда мы воевали уже не в разбросанных окопчиках, а в сплошной траншее, где чувствуешь [4] локоть друга, где можно выстоять и контратаковать!
А ночные атаки! Первая и вторая как бы на ощупь, вслепую, с пониманием того, что так много не навоюешь: не хватит сил. Зато уж третья атака — по правилам, с предварительной разведкой.
А первая моя фронтовая разведка, когда и часовых-то по-тихому снимать не умели! Повел добровольцев взвода через вражеские посты — ползком, потому что в тот раз не менее важным, чем практический результат разведки, был результат моральный: научить людей и самому научиться преодолевать страх. Потом-то бойцы-лыжники в одиночку лазили к немцам, знали, где у них пулеметы, где минометные батареи. А тогда... Страх схлынул, когда проползли через все заслоны врага и в тылу, у подъехавшей кухни, забросали фашистов гранатами. В суматохе, не разобравшись, гитлеровцы решили, что по ним бьют советские минометы, и открыли огонь из всех видов оружия. Нам только этого и надо: засекли огневые точки и в утренней атаке нанесли противнику ощутимый урон...
По крошке, по зернышку накапливался опыт. И все же, когда в январе сорок второго, после госпиталя, мне приказали принять лыжный батальон, честно говоря, растерялся, боялся — не справлюсь. Однако обошлось. Жизнь научила всему, что требуется. Справился. И прежде всего потому, что рядом был замечательный народ: бойцы-лыжники, молодой, но уже повоевавший в советско-финляндскую и в Отечественную комиссар Константин Сидоров, командир взвода лейтенант Алексей Высоцкий, фронтовик-разведчик сержант Александр Чемаров. В страхе держали мы фашистов в заснеженных полях у деревень Подмосковья и Новгородчины. Рейды были стремительны и внезапны. Гитлеровцы, отогревавшиеся в домах и сараях, не знали ни часу покоя, они панически боялись лыжников и не случайно прозвали их «белой смертью».
И вот кончилась наша полупартизанская лыжная эпопея с ее высочайшей ответственностью и свободой самостоятельных решений, с особой дружбой людей, действовавших как бы в отрыве от главных сил нашей 1-й ударной армии, но всегда видевших результаты своих действий. Предстояли важные перемены. И может быть, именно потому вдруг ярко всплыл в памяти один из случаев периода «лыжной войны», события которой врезались в память на всю жизнь.
Разведка и бой одновременно — один из тактических [5] приемов, выработанных тогда, в условиях лютой зимы. Было это в метельном феврале на реке Полисть, южнее Старой Руссы. Батальон должен был найти проход через передний край в тыл врага. Задача оказалась не из простых, и мой, хоть и небольшой, опыт пришелся кстати. Рассказал бойцам о действиях у деревни Крапивница во время первой разведки и о том, чему научился после.
— Теперь не лето сорок первого, — напомнил я. — Инициатива в наших руках. Метель и мороз загнали фашистов в дома. Вражеских пулеметов не бойтесь — они прикрывают дороги. Обходите их целиной. За вами последует взвод Высоцкого, в случае чего — выручит.
Сидоров обучил ребят внезапно, без шума нападать на часового и без выстрела обезоруживать его. Сам он отлично владел этими приемами и не раз прибегал к ним во время выхода из окружений в Белоруссии.
Вечерело. Солнце медленно опускалось в белую кипень земли. Последние волны бомбардировщиков, сбросив груз, спешили к аэродромам. Замолкли раскаты боев. Наступила леденящая душу тишина. Батальон готовился к рейду.
Политрук 1-й роты Федор Раевский, с раскрасневшимся от мороза лицом, попросил у комиссара разрешения пойти со взводом Высоцкого.
— Зачем? Там людей достаточно, — ответил Сидоров.
— А что же, я только беседами буду агитировать бойцов? Хочу видеть фашиста живого, а лучше — мертвого!
— Ладно, — согласился комиссар. — Только не увлекайся.
Я присутствовал при этом разговоре и подумал, что в душе комиссар, наверное, одобряет инициативу политрука. И словно в подтверждение этой мысли, услышал обращенные уже ко мне слова Сидорова:
— Ребята понимают, как далеко мы откатились. А главное — отлично понимают, что пришла пора бить фашистскую сволочь...
Разведчики Чемарова блестяще справились с задачей. Нашли разрыв между опорными пунктами противника. В деревне Сидоровец сняли часового у пулемета. А бойцы под командой политрука Раевского и лейтенанта Высоцкого забросали гранатами деревенские дома, в которых укрывались от холода фашисты, и заставили их выскочить прямо под огонь автоматов. Это был уже почерк настоящих воинов, делавших первые шаги к победе.
Ни одному из гитлеровцев, находившихся в деревне Сидоровец, бежать не удалось, а потому в ближайших опорных [6] пунктах немцев не знали о нашем появлении. Воспользовавшись этим, батальон продолжал углубляться в их тыл. Теперь надо было держаться более компактно. Я послал вслед за разведчиками 1-ю роту, с которой отправился мой заместитель лейтенант Дмитрий Акользин.
Мы с комиссаром шли по лыжне во главе батальона, за нами — две роты — стрелковая и минометная. Штаб обеспечивал управление: поддерживал связь с разведчиками и ротами, собирал информацию о противнике и своих подразделениях, организовывал работу хозяйственного и санитарного взводов, поддерживал связь со штабом лыжной бригады, а также с одним из полков 129-й стрелковой дивизии, на участке которого мы пробрались в тыл гитлеровцев.
Населенные пункты, лежавшие на пути батальона, было решено не обходить, а освобождать от противника, чтобы иметь выход для связи со своим тылом и войсками, которые двинутся вслед за нами.
Взвод разведки и 1-я рота подходили уже к селу Черенцово, когда выяснилось, что немцы проложили от села в тыл вторую дорогу — зимник. Лейтенант Акользин распорядился, чтобы два взвода оседлали дороги, а третий — взвод лейтенанта Высоцкого — оставил в резерве, для ведения флангового огня. Путь к отступлению для врага был закрыт. Акользин сообщил об этом через посыльного — лыжника. 1-я рота ожидала начала действий батальона.
Две роты мы направили в обход села. Комиссар не устоял перед искушением и тоже ушел вперед с политруком 2-й роты, сухощавым, стремительным Дмитрием Ивановым. Взяв отделение автоматчиков, они умчались вперед, чтобы к прибытию роты наметить исходный рубеж для боя. Время готовности определялась моментом развертывания подразделений. Управление поддерживалось через посыльных — лыжников-скороходов: радиостанция у нас была только одна, да и в той от мороза сели батареи.
Связных, которые доложили о готовности рот, я тут же отправил обратно с приказом: «Огонь! Вперед!» Морозную тишину вскоре оборвал автоматный залп. Заколыхались и двинулись к селу цепи бойцов в белых маскхалатах. Стрельба продолжалась, но уже короткими очередями. Бойцы стреляли попеременно: один шел на лыжах, другой, остановившись, выпускал очередь. И так по всей цепи. В селе поднялась паника. Под огнем наших рот фашисты, кто в чем был, бросились к дорогам, а там их ждали взводы Дмитрия Акользина...
Успех не вскружил нам голову. Он лишь придал уверенность, [7] и мы решили атаковать сразу два вражеских гарнизона — в деревушках Тургора и Харино, до которых было километров пять.
Полночь. Над головой огромная луна, вокруг нетронутая снежная кипень. Минометы и пулеметы бойцы везли на волокушах, и лыжня за батальоном напоминала ров. Потом этой лыжней-рвом воспользовался смекалистый командир хозвзвода Константин Черемин и провел по ней долгожданный обоз: батальон нуждался в непрерывном снабжения боеприпасами, продуктами, нужно было эвакуировать раненых.
К утру все было кончено. Мы выгнали фашистов из Тургоры под огонь пулеметов, а 1-я рота и разведчики во главе с комиссаром накрыли их в деревне Харино.
* * *
Утром, едва майское солнышко взошло над передовой, меня вызвали в штаб бригады.На совещании я был впервые за время войны: командир лыжной бригады их не проводил — гарнизоны были разбросаны, все вопросы решались по телефону.
В штабе бригады я чувствовал себя неловко, и не только потому, что вокруг были незнакомые люди. Смущала моя необычная одежда — одежда лыжника. В ней я казался белой вороной: на партизана не похож, да и на кадрового командира — тоже.
Новый комбриг — сухощавый, среднего роста полковник И. П. Федотов — коротко сообщил о сформировании стрелковой бригады, затем перечислил части, назвал командиров.
— Буду в батальонах — познакомимся ближе, — пообещал он...
От прежнего 2-го батальона остались и перешли к нам только три ветерана: комсорг младший политрук И. А. Кутейников, артснабженец младший техник-лейтенант А. Г. Овсянников и оружейный мастер старший сержант Н. И. Шлюпкин. Все трое сибиряки, они были даже чем-то схожи: не по годам мужественные, степенные. От них я и узнал о боевом пути 44-й стрелковой бригады. Узнал и понял: этой частью можно гордиться.
Бригада была сформирована в Сибири из курсантов военных училищ и попала под Москву в самый разгар битвы. 27 ноября 1941 года, прямо с колес, да еще после ночного марша, она пошла в наступление под Яхромой. Враг не выдержал удара сибиряков и оставил на поле боя у села Степаново [8] 6 танков, 24 орудия, 19 автомашин, много военного имущества. В сорок первом это было большим успехом. Позже в память о героических делах 44-й стрелковой бригады жители Степаново воздвигли обелиск...
Затем был Северо-Западный фронт. Тяжелые оборонительные бои под Старой Руссой. На каждого бойца здесь приходились десятки фашистов с танками, авиацией и мощной артиллерией. Но и такая сила не сломила духа сибиряков. Тогда немцы обходным маневром зашли бригаде в тыл. Пять суток билась она в окружении, потом разорвала кольцо, пробилась к своим.
Много любопытного услышал я от Александра Григорьевича Овсянникова. Услышал, например, о том, как ему и еще троим артснабженцам приказали перед прорывом из окружения взорвать склад боеприпасов, как дорого обошлись бригаде те бои, как осталось в ее рядах всего 250 воинов и как они, несмотря ни на что, продолжали драться за село Рамушево...
— А потом нас оказалось и вовсе лишь 52 человека, — со вздохом сказал Овсянников. — Но часть жила и дралась с противником. Именно в те дни меня, рядового, назначили командиром батальона, в котором было 12 бойцов... Тогда-то нам и поручили выбить вражеских солдат, засевших на кладбище. Голодные, злые, мы бросились в атаку. И что самое удивительное — фашистов вышибли да еще захватили три пулемета...
За эти бои рядовому Овсянникову было присвоено звание «младший техник-лейтенант» и вручена медаль «За отвагу».
Однако продолжу о своем батальоне.
* * *
События на Ловати затронули и нас. Сидорова отозвали и назначили комиссаром 508-го полка 129-й стрелковой дивизии, завершившей ликвидацию демянской группировки немцев. Потом он воевал на Курской дуге, где дивизии присвоили почетное наименование Орловской. Прошел затем по знакомым местам Белоруссии, где некогда пережил горечь отступления. Был семь раз ранен и контужен, но неизменно возвращался в строй, пока не дошел до Берлина. Такой путь остался за плечами моего первого боевого комиссара и друга.После войны Константин Федорович закончил Военно-политическую академию имени В. И. Ленина. Ныне гвардии полковник в отставке Сидоров живет в Одессе. [9]
Но вернусь под Старую Руссу. Комиссаром батальона вместо Сидорова был назначен бывший уральский металлург Александр Калинин.
После шестимесячной полупартизанской жизни в лыжных гарнизонах бывшие лыжники, оказавшись в составе бригады, обрели не только хозяина, но и солидное хозяйство, в котором было все, вплоть до хлебопекарни. Вот когда мы вдоволь наелись мягкого ржаного хлеба...
Очень полезным человеком оказался для нашего батальона Александр Овсянников. С великим рвением взялся он за ремонт оружия. Причем в этом ему охотно помогал в свободное время мой ординарец Ф. Чистяков, в прошлом слесарь-оружейник. Дело пошло настолько успешно, что Овсянников с Чистяковым, покончив с ремонтом стрелкового оружия, сумели даже превратить в дот основательно покореженный танк Т-26.
На второй или третий день после объединения в батальон приехал комиссар бригады старший батальонный комиссар И. И. Салдаев, только что прибывший из госпиталя после второго ранения. Взяв у меня штабную карту, он, как я и ожидал, сразу ткнул карандашом в самое опасное место и сказал:
— Посмотрим Астриловский гарнизон.
Наш комиссар хорошо знал передний край и обладал каким-то особым чутьем на солдатские нужды. А место, о котором идет речь, было действительно очень неспокойное. Именно здесь немцы уже не раз пытались опрокинуть наших в речку Каменку, но лишь теряли людей и вынуждены были по-прежнему обороняться в болотистой трясине.
Гарнизон занимал небольшой, в форме дуги, плацдарм. По периметру этой дуги располагались ручные пулеметы и автоматчики, а в центре, в мощном дзоте, обложенном камнями и мешками с песком, стоял единственный в батальоне «максим», собранный Федором Чистяковым из найденных частей. У пулемета расположил свой КП командир роты лейтенант Алексей Высоцкий. Чуть позади, у речки, стояли минометы, усиливавшие оборону и прикрывавшие тыл. Там же находились кухня и хозяйство гарнизона.
Комиссар остался доволен и ротой, и ее командиром, жизнерадостным двадцатилетним юношей с румянцем во всю щеку.
Осмотрев пищеблок, дотошно расспросив бойцов, как и чем кормят, дав несколько дельных советов, Иван Иванович Салдаев уже собирался было уезжать, но вдруг, спохватившись, [10] пристально оглядел бойцов и спросил, как у них обстоит дело с нательным бельем.
— Ну-ка прикажите бойцам раздеться до пояса, — повернулся он к ротному.
Высоцкий густо покраснел. Комиссар все понял и, чтобы не смущать лейтенанта, жестом отменил приказание.
— Трудновато сейчас, — со вздохом обронил он, — но я постараюсь, пришлю хозяйственников. А вы тут организуйте баню. Непременно баню!
То же повторилось в Харино. Комроты Черемин, бывший интендант, в свое время делал, казалось бы, невозможное, чтобы накормить, одеть и обуть своих лыжников. Последний месяц было плохо с питанием, об одежде и говорить нечего — в беспрерывных боях люди здорово пообносились, — и Черемин душой изболелся, глядя на своих бойцов. Помощь и забота комиссара, который сразу все понял, очень пригодились.
Слушая Черемина, комиссар внимательно осматривал местность вокруг, позиции роты, то и дело поглядывал на косяк леса, за которым, в селе Кривец, начинался участок 1-го батальона.
— А там кто? — кивнув в сторону леса на фланге, спросил он меня.
— Никого. Простреливаем из пулемета.
Обогнув и осмотрев этот густой массив, мы убедились, что почти километровый разрыв в стыке батальонов открыт.
Комиссар был в курсе всех дел, а потому отлично знал, что все прорехи в обороне не закрыть. Но и оставлять без контроля образовавшуюся брешь опасно.
— Вы с Кудрявцевым открываете врагу фланги и тылы, — сказал он нахмурясь. — Выставьте там секретный круглосуточный пост, а по ночам еще и патрульных.
Перед уходом Салдаев обратил наше внимание на необходимость повысить бдительность и усилить боеготовность. Это было не случайно: немцы активизировали разведку, к чему-то готовились.
Я приказал еще раз проверить посты и быть всем наготове. Мы с комиссаром батальона Александром Калининым отправились в роты: в трудную минуту особенно тянуло поговорить с людьми.
Под вечер я подошел к дальней огневой точке. Она всегда молчала — пулемет был предназначен для кинжального огня. Старшим на позиции являлся Аласман Тасбулатов — коренастый казах с узкими лучистыми глазами, от которого [11] веяло добротой. Таким его видели днем. Зато ночью, на посту, Аласман неузнаваемо менялся: ходил пригнувшись, как следопыт, далеко видел и слышал. Каждый раз при подходе к его огневой точке Высоцкий предупреждал: «На окрик Тасбулатова «Стой! Пропуск!» отвечайте немедленно, иначе выстрелит».
Позицию на краю лощины Тасбулатов оборудовал с разветвлениями, запасными площадками, укрытиями. Вписался в рельеф так, что и вблизи его не заметишь. Словом, устроился весьма основательно, как устраивается человек в жилище.
Когда мы с Калининым добрались до Аласмана, он с Чистяковым готовил пулемет к бою, выверял прицел.
— Правда, что будет бой? — спросил у нас Тасбулатов.
— Похоже на то, — ответил Калинин, — А как у тебя? Все в порядке?
— У меня всегда порядок, товарищ комиссар. А когда ждать боя, ночью или утром?
— Это нам неизвестно.
— Лучше бы утром, — вздохнул Аласман. — Хорошо видишь — точно бьешь...
Летняя ночь, теплынь. Природа будто слушает зов вселенной. А вот что таит в себе тишина переднего края с ее чуть слышными шорохами и светом ракет?
спытание на прочность
В полночь гитлеровцы двинулись к нам. Пошли не по прямой, фронтально — на Фларево, а в обхват Харинского и Астриловского гарнизонов. Наши разведчики и посты наблюдения отошли, предупредив своих.В час ночи 6 июня командир разведвзвода сержант Чемаров доложил:
— На Харино и Фларево выдвигается до двух вражеских батальонов.
Немецкая рота вдвое больше нашей, а их на подходе пять-шесть! Потом поступило сообщение от Высоцкого из Астрилово: фашистов не менее батальона.
Разведчики отошли к штабу и составили мой резерв, вернее, оборону командного пункта.
У нас все пришло в движение, заработали телефоны, в роты полетели распоряжения. Звонки не прекращались. Штаб еле успевал наносить на карту, где что происходит. Младший лейтенант Николай Чудинов из Фларево, разглядев [12] немцев, кричал в трубку, что наступают до двухсот человек. (Это на восемь бойцов его взвода!) А вскоре Черемин и Высоцкий снова подтвердили данные разведки. Прояснился и замысел противника: уничтожить гарнизоны, затем, развивая успех, расчленить нашу оборону, разбить бригаду на части, выйти на Холмский тракт в тыл войскам 1-й ударной армии, облегчив тем самым положение своей демянской группировки.
Наш малочисленный батальон оказался на главном направлении. Но куда наносится основной удар? Тут было над чем задуматься. Мысленно я поставил себя на место немецкого командира. Проще всего было бы ударить в лоб — по Фларево, где была твердая земля, без болот, и открытая местность, затем смять наш КП, оставив в тылу отрезанные гарнизоны. А фланговые удары — это лишь демонстрация. Именно потому они и выбрали ночь, ведь прежде воевали только днем. Если дело обстоит так, тогда следовало даже при наших малых силах собрать бойцов на этот участок. Но может быть, именно этого ждали от нас Гитлеровцы? Недаром их подразделения двигались затемно: хотели спутать карты.
Что делать? Момент был решающий. Взмокнув от напряжения, я следил за ходом боя. Фларево все еще не испытывало такого натиска, какой отбивали, судя по донесениям, фланговые гарнизоны. Чем больше я думал об этом, тем яснее становилось, что удар наносился по флангам. И это было психологически объяснимо. Не то время, не сорок первый год, когда фашисты лезли напролом, оставляя позади себя наши войска, в расчете на панику. Они уже хорошо знали стойкость советских бойцов и высокие качества командиров. И действительно, роты Высоцкого и Черемина, оставшись в тылу, стали бы для противника ножом, нацеленным в спину.
«Поэтому оставим все на своих местах, там, где людям привычней, где пристреляны рубежи, изучена местность», — решил я.
Надо сказать, что, несмотря на темноту, момент внезапности был утерян немцами. Они уже были взяты на прицел. Но враг во много раз превышал нас численностью, не говоря уже о резервах, артиллерии и прочих средствах, без чего он не начинал боя. Мы о таком пока что и мечтать не могли. В мозгу замелькали цифры, но думать о них или анализировать было некогда, да и опасно на переднем крае заниматься таким делом. Ясно было одно: бой придется вести при очень неравном соотношении сил. [13]
На дальних подступах заухали разрывы, затрещали автоматные очереди постов охранения. По мелколесью, где двигался неприятель, ударили наши минометы, орудие танка. Поняв, что обнаружены, немцы выпустили фейерверк сигнальных ракет, чем тоже обозначили себя. Тут же заработала их артиллерия, ее поддержали минометы, и бой разгорелся — пока еще вслепую, в полутьме. Тяжелые снаряды разбрасывали бревна, печные трубы, вздымали столбы земли. Разноцветные нити трассирующего огня, перекрещиваясь в разных направлениях, сплошной сетью покрыли гарнизон Черемина в Харино, что находилось слева от КП батальона, и во Фларево, лежавшем на одном уровне с ним.
Что делалось справа, в Астрилово, в роте Высоцкого, 01 нас не было видно. Левый сосед — 1-й батальон Василия Кудрявцева — тоже завязал бой.
— Собирай всех, Александр, и в окопы! — сказал я комиссару.
На командном пункте, который размещался в пещере, в обрыве берега речушки, мы оставили начальника штаба для связи с бригадой. Там же засел и бригадный связист со своим аппаратом.
Пока я говорил с командирами рот и докладывал обстановку комбригу, мой ординарец Федя Чистяков нервно прислушивался к рокоту боя.
— Что в Астрилово, у Высоцкого? — спросил он, как только я освободился.
— Прут с двух сторон около 700 гитлеровцев. И это на 37 бойцов!
Телефонист доложил, что связь с Высоцким прервана. Пытаться восстанавливать ее под ураганным огнем было бессмысленно — только потеряешь людей, а каждый человек на счету. Да и Высоцкому все равно помочь нечем, он должен держаться самостоятельно, он знает это. И все же...
— Товарищ комбат! Разрешите мне туда! — неожиданно выпалил мой ординарец, указывая в сторону Астрилово. — Там станкач, расчет неопытный, — частил Федор, убеждая меня, — случись задержка, ребята могут растеряться, а этой машине нельзя молчать.
Я был уверен, что бойцы Высоцкого не растеряются, да и ординарец был мне крайне нужен на тот случай, если Высоцкому не удастся восстановить связь. Кроме того, я знал, что Чистяков не только отменный мастер пулеметного огня, но еще и слесарь-оружейник. Знал я и то, что оружие в роте предельно поизносилось в требовало ремонта. А потому [14] не стал долго раздумывать и разрешил Федору отправиться в Астрилово и заодно передать Высоцкому мои распоряжения. Закинув за спину самозарядную винтовку и вещевой мешок с боеприпасами, Чистяков тут же скрылся в дыму разрывов.
Впереди в окопах засели штабные во главе с комиссаром.
Подбежав к дзоту, увидел, что между Любитово, где командовал Кудрявцев, и нашим левым флангом немцы прорываются в тыл Харино к Черемину.
«Окружают!» — обожгла мысль.
— Дай-ка Черемина, да побыстрей! — попросил я связиста.
И, будто в сказке, в трубке послышался знакомый хрипловатый голос Черемина.
— Тебя обходят слева! Выставь заслон из пулемета! — приказываю ему, зная, что с его двадцатью бойцами не очень-то сманеврируешь.
— Понял... Тут было в лоб пошел противник. Так мы не растерялись. Около роты солдат побили. Все равно прут. И не поймешь, где нас отвлекают, а где главный удар. Продержусь еще малость. А что касается расчета для левого фланга, то он уже наготове.
— Давай-давай, а я твой фланг прикрою...
Связь прекратилась. Выбежал наружу, бросился к внезапно умолкшему дзоту.
— Почему не стреляешь? — крикнул я и прилег рядом с пулеметчиком. Он был мертв. Сунул пулемет к амбразуре. Сквозь оглушительную очередь услышал голос бригадного связиста:
— На проводе комбриг.
Я крикнул, что освобожусь минут через пять.
— Вы командир части, а не пулеметчик, — услышал я голос комбрига, когда, зайдя в землянку, схватил трубку еще подрагивавшими от недавней стрельбы руками. — Доложите обстановку.
Коротко доложил о ходе боя вокруг Харино, сообщил о потерях противника и о том, что к нему подтягиваются резервы. Сказал, что в Астрилово, судя по звукам, идет сильный бой...
— Но я не могу докладывать командующему, что происходит на фланге его армии «судя по звукам», — перебил меня полковник и после паузы добавил: — Что еще хотели доложить? [15]
— Гарнизоны и все, кто находится при штабе, отбивают атаки примерно полутора тысяч фашистов. Никто из наших не отходит.
— Вы правильно оцениваете силы противника?
— Да. Сведения разведки подтвердились.
— Держитесь, комбат. И учтите — помощи не будет. Ваш сосед — батальон Кудрявцева — тоже отражает натиск врага...
Забегая вперед, скажу: высокого хваткого Василия Кудрявцева я увидел позже. Он оказался смелым и решительным командиром. Ночью его разведчики заметили выдвижение неприятеля и предупредили своих. Все немедленно пришло в готовность. Минометчики тамбовец Иван Попов и москвич Владимир Родионов накрыли фашистов еще на подходе и били по ним так, что от перегрева лопнул ствол миномета. Выручил деревенский мальчуган лет десяти. Он показал тайник, где еще в сорок первом году, в период отступления, были спрятаны советские минометы и около двух тысяч мин.
Тяжело пришлось и взводу лейтенанта Новожилова. Восемь часов дрались с гитлеровцами его ребята. Когда кончились патроны для пулеметов и автоматов, новожиловцы отбивались гранатами. И враг не прошел. Бесстрашный командир оставил позицию лишь по приказу.
Так сражался 1-й батальон. Его стойкость помогла всем нам выдержать испытание.
...Переговорив с комбригом, я направился к дзоту. Комиссар Калинин с бойцами и политрук взвода разведки Алексей Леньков ожесточенно стреляли по флангу идущей цепи. Дал и я волю своим чувствам, приникнув к ручному пулемету. Наш плотный огонь придавил врага к земле.
— Товарищ комбат! Черемин просит к телефону, — услышал я голос связного из бригады, который подменял батальонного телефониста. «Значит, в осажденном Харино восстановили связь», — мелькнуло в мозгу, и я бросился к телефону:
— Ну как вы там?
— Прет навалом, — заговорил Черемин. — Уничтожили многих. А подкрепление все прибывает...
— Это я вижу... Прошу... — Телефон снова умолк.
Разве мог я подумать, что это был последний наш разговор...
Двадцать три года спустя в разгар уборочной страды бродил я по местам боев. В зарослях на берегу речушки Туренки наткнулся на остатки штабной землянки, откуда [16] бежал к «максиму» в Астриловский гарнизон мой ординарец Федор Чистяков. На окраине деревни остановился у зеленого холмика. Его оберегают, не распахивают. Этот осевший блиндаж стал могилой парнишки, из коченеющих рук которого я взял когда-то пулемет. Жаль, неизвестно мне имя того паренька. Запомнилось лишь его совсем юное и очень симпатичное лицо, усыпанное веснушками...
В полдень над догорающими Тургорой и Фларево, как коршун, закружил «костыль». А вскоре в воздухе завыли тяжелые снаряды. Затем, чего и следовало ожидать, появились еще «юнкерсы»: им просигналили в нашу сторону ракетчики. Самолеты, включив сирены, стали нас бомбить и обстреливать. И опять около двух немецких рот двинулись на гарнизон Черемина. Он вновь ощетинился огнем. Но все реже ухали наши минометы, а потом и вовсе затихли. «Должно быть, кончились мины», — подумал я и посмотрел на солнце: до вечера было еще далеко.
В грохоте разрывов ничего не было слышано, зато я отлично видел приближавшихся вражеских солдат. На зеленой равнине все перемешалось от бьющего вкривь и вкось огня. Фашистские цепи опять залегли. Но и нас постигло несчастье: не выдержал Фларевский гарнизон — восемь человек (среди них трое раненых) стали отходить.
Сдерживать врага остались лейтенант Чудинов и с ним сержант-минометчик Николай Шалманов, накануне переведенный во Фларево для усиления гарнизона. Единственный 50-миллиметровый миномет мы считали серьезным подспорьем, и он являлся таковым, пока имелись мины... Подкрепленные пятью бойцами-фларевцами, мы сменили позиции и перебрались поближе к немцам, чтобы удержать их на открытой местности, лежавшей перед КП батальона, и помочь гарнизону Харино.
Вскоре лейтенант Чудинов был ранен. Отползая, он крикнул Шалманову: «Отходи!» Но тот продолжал бой: выйти из него было уже трудно. Когда опустели диски к автомату, сержант взял оружие погибшего бойца, швырнул последние гранаты в набегавших вражеских солдат и скрылся в зарослях кустарника.
Как выяснилось позднее, он стал пробиваться вдоль речки на звуки работавшего «максима» Чистякова, к гарнизону Астрилово. Минометчики, находившиеся в Астрилово, видели Шалманова у реки. Потом он присоединился к группе Высоцкого, где снова прикрывал раненых. Отходил в числе последних, но не отошел. Девятнадцатилетний комсомолец, бесстрашный воин, сержант Николай [17] Шалманов погиб в тот день и был посмертно награжден орденом Красного Знамени...
Заняв деревню Фларево, немцы тут же нацелились на Черемина. Чтобы сомкнуть кольцо, им оставалось преодолеть только две-три сотни метров. А сдерживала врага лишь штабная группа.
Фашисты, наступавшие на Харино слева, воспользовались успехом своих, действовавших у Фларево, и поднялись им навстречу. Я приказал политруку Алексею Ленькову с разведчиками и всеми, кто находился при штабе, броситься в контратаку. Нас было человек тридцать, не больше. А контратаковать предстояло хотя и потрепанные, но все же две немецкие роты. Ситуация сложилась более чем серьезная. Но в ту пору, да и позже, нам не раз приходилось вступать в неравные схватки.
Гитлеровцы перебежками устремились к нашему гарнизону, но, увидев рванувшихся навстречу разъяренных бойцов, отхлынули назад. Группа Ленькова была уже близко к Харино. Однако на помощь врагу подоспело свежее подразделение. Под огнем наших разведчиков залегли и прибывшие в составе подкрепления солдаты.
Нас снова бомбили «юнкерсы». А кого? Людей почти нет. В одном окопе я с пулеметом, взятым из дзота, и санитар с автоматом, в другом, метрах в пятидесяти от меня, комиссар заполнял патронами магазин — вот и вся огневая мощь, предназначенная для поддержки группы Ленькова и для уничтожения наседавшего врага. А на КП батальона начальник штаба. Временами он выбирается из блиндажа на поверхность, оценивает события и сообщает о них в штаб бригады. Что он докладывал, мне неизвестно. Батальон, по существу, был разобщен, бойцы огневых точек дрались самостоятельно, каждый отвечал за судьбу своего участка земли.
Гитлеровцы потеряли вокруг Харино несколько сотен солдат, но, несмотря на это, не угомонились. Их северная и южная группы снова попытались соединиться. И опять бросились на врага ребята Ленькова. Трижды контратаковали наши фашистов. Трижды обращали их в бегство. Трижды раненный Леньков и его бойцы пробивались к цели и уже видели бойцов Черемина, но всякий раз противник бросал в бой новые силы и наглухо закрывал путь нашим.
Группа Ленькова таяла на глазах, а гитлеровцы тем временем все плотнее обкладывали гарнизон Черемина.
— Товарищ комбат, к телефону! — позвал издалека неугомонный бригадный связист. [18]
Ползу, обдумываю, что буду говорить. Но комбриг уже знал о случившемся. Едва я произнес: «Первый слушает», он спросил:
— Как в Харино?
— Бьются в окружении.
— Какие меры принял к выходу группы?
Ответил на этот и на другие вопросы, сообщил о потерях обеих сторон.
Полковник был опытным воякой и давно понял, что батальон совершил в бою невозможное. А потому я не услышал упреков в свой адрес.
Опасаясь контратак, гитлеровцы перенесли всю мощь огня на. штаб. Чемаров с несколькими разведчиками отошел и огнем прижимал фашистов к земле, давая своим вынести раненых. Политрука Ленькова увезли в тяжелом состоянии, поговорить с ним мне не удалось.
— Пойдем, комбат, на новый КП! — закричал комиссар. — Патроны все! Задержимся — можем не выйти!
Связь бригады свернулась. Начальник штаба ушел на новое место, подальше в тыл. Лошадь увозила в повозке раненых. Мы тронулись молча по единственному доступному маршруту — берегом речушки, петлявшей позади старого КП.
Комбриг застал меня за расстановкой оставшихся со мной десяти бойцов на новом, не подготовленном к обороне рубеже.
— Где батальон? — спросил он.
— Ведет бой и по мере возможности отходит.
Я указал в сторону 3-й, правофланговой роты Булаева, на которую возлагал теперь все надежды. Подробности боя 1-й роты Алексея Высоцкого в Астрилово (тоже в окружении) я узнал позже, когда вернулись те, кто уцелел.
Комбриг сразу все понял и, оглядевшись, приказал занять оборону по берегу реки Холынья. Я напомнил, что кончаются патроны.
— Боеприпасы будут, я уже дал указание, — заверил полковник. — Передаю в ваше распоряжение роту химзащиты — это все, чем располагаю...
Поставив мне задачу, комбриг направился в штаб, стоявший в двух километрах от нас.
Прикованный к боям вокруг Харино, я изредка выбегал на бугор посмотреть, что делается вокруг, особенно в Астрилово. И всякий раз спрашивал себя: есть ли там живые? Здесь в окружении гарнизон Черемина, там — Высоцкого, а дальше и не понять — так все перемешалось. Лишь [19] изредка сквозь грохот разрывов и тысячеголосую трескотню автоматов доносился характерный стук «максима» моего ординарца Федора Чистякова. По этим звукам мы определили, что рота еще жива и ведет бой. О том, что пережили наши ребята в отрезанном от штаба Астрилово, стало известно после того, как, отбив десятки атак и израсходовав весь боезапас, оставшиеся в живых и несколько раненых бойцов во главе с Высоцким отошли на рубеж, указанный штабом бригады.
* * *
А события в Астрилово с самого начала развивались так.Гарнизон, предупрежденный разведчиками, ощетинился пулеметами и автоматами, подготовил запасное оружие, диски, ленты, ящики с боеприпасами... Люди знали, что предстоит выдержать натиск врага, численность которого была примерно в двадцать раз больше их собственных сил. К тому же действовать противник решил ночью, главный удар нацелил по флангам в секторах пулеметчиков Аласмана Тасбулатова и Алексея Новикова. В общем, гитлеровцы, видимо, считали, что взвесили и учли все, что требуется. Не подумали они только о главном, о том, что не поддается ни точному анализу, ни измерению. Этим главным являлся высокий моральный дух наших бойцов.
Чуткий, как следопыт, Тасбулатов издали заметил приближение фашистов — ночь была летняя.
— Подпустим их ближе, — предупредил он молодого паренька, своего помощника. Тот понимающе кивнул и, поправив автомат, отошел к своему пулемету.
Гитлеровцы приблизились и готовы были вот-вот развернуться в цепь. Надвигалась целая рота. Медлить было нельзя. Тасбулатов дал знак помощнику. Выждав момент, они так удачно разрядили диски, что уложили на землю почти всю вражескую колонну.
Слева заговорил пулемет Алексея Новикова. Грянули залпы других бойцов.
Аласман Тасбулатов — кадровый сержант. Войну начал на границе, видел всякое, бой для него стал привычным делом. Он хладнокровен, точен в движениях, расчетлив. Глядя на него, уверенно действовал и помощник. Когда пулеметы накалялись, оба брались за автоматы.
Заметив, что под прикрытием артиллерийского огня почти рота немецких солдат пытается подобраться к Астрилово кружным путем, из-за речки, Тасбулатов с помощником бросились к окопу на берегу и огонь повели оттуда. Но все [20] же многим гитлеровцам удалось перейти речушку, и засесть под берегом, откуда их пришлось вышибать гранатами. Одновременно поднялись те, кто атаковал Астриловский гарнизон с фронта.
Астриловцы явно не успевали отбивать фашистов с разных направлений. И в этот горячий момент на помощь подоспел Федор Чистяков. Войдя в дзот, он увидел, что наводчик и его помощники ранены. Взялся за пулемет — «максим» не работал. А фашисты подбирались с трех сторон, и до полного окружения гарнизона оставались минуты. Федор не растерялся. Его действия в бою всегда отличались хладнокровием, четкостью. Изловчившись, он вытолкнул куском гнутой проволоки расплющенную гильзу. «Максим» в его руках ожил, и Чистяков стал косить фашистов, окружавших позиции Тасбулатова. Аласман воспрянул духом. А внимание Чистякова было уже приковано к вражеским солдатам, которые подбирались к дзоту Алексея Новикова.
От непрерывной стрельбы «максим» накалялся так, что Федор еле успевал менять в кожухе кипящую воду. Из его дзота, как из бани, валили пар и дым. Но было не до того: на астриловцев надвигались сотни гитлеровцев.
— Ленты, ленты заполняйте, ребята! — крикнул, обернувшись к раненым, Чистяков и тут же припал к пулемету.
В грохоте рвавшихся снарядов и бомб (гитлеровцы вызвали на помощь авиацию) никто не заметил, как из заболоченного кустарника, по которому прежде не ходили даже разведчики, просочилось еще одно подразделение немецких солдат и зашло в тыл нашему гарнизону. Перескочи они речку — и астриловцам был бы конец. Но опасность вовремя обнаружил ротный Алексей Высоцкий и сделал все, чтобы остановить прорвавшихся.
Покуда астриловцы отбивали фашистов за речкой, позиции Тасбулатова и Новикова снова оказались в полукольце. Помощник Аласмана был тяжело ранен.
— Ты, дружок, ползи, а я остаюсь, — сказал ему Тасбулатов. — Патронов еще много...
Амбразуры дзота, в котором находился Чистяков, были завалены землей от разрывов снарядов. Федор поставил пулемет на крышу. Теперь он видел все вокруг и бил без прицела, глядя на врага поверх щита пулемета.
На подступах к Астрилово виднелись сотни вражеских трупов. А по широкой луговине и кустам выдвигались новые резервы неприятеля, но накрыть их было нечем. Боеприпасы к минометам давно кончились, и минометчики оборонялись вместе с пехотинцами. [21]
Батарея немецких зенитных автоматических пушек открыла беглую стрельбу, нащупывая наш станковый пулемет. Чистяков затащил свой «максим» в укрытие, залил кожух водой и снова вынес пулемет нарушу.
Со стороны могло показаться, что и Федор и Алексей Высоцкий заговорены от смерти.
На поредевший гарнизон, отсеченный от батальона, как ветка от дерева, фашисты бросили свежих солдат. Раненые бойцы не успевали набивать пулеметные ленты. Замолчали и наши фланговые ручные пулеметы. На правом фланге Аласман Тасбулатов израсходовал все патроны — боекомплект на целую роту. Подбежавшие гитлеровцы застрелили его. Улыбающийся, с лучистым блеском глаз — таким остался в памяти живых сын Казахстана из колхоза «Красное знамя» Аласман Тасбулатов. А Алексей Новиков с зажатой в руке последней гранатой упал при выходе из блиндажа и умер на руках у подоспевших бойцов.
В один из моментов мне показалось, что приходит конец. Это случилось, когда умолк и «максим» Чистякова. Но умолк, как выяснилось, ненадолго. Натиск врага снова удалось отбить.
Железо не выдерживало боя, ломалось, плавилось, требовало замены, отдыха. А горстка проголодавшихся парней (уже перевалило за полдень) стояла непоколебимо. В самый критический момент кто-то из бойцов подполз к Чистякову и бросил ему ленту:
— Держи! Последняя! Патронов нет!
Эта последняя лента оказалась в тот миг решающей. Ребята выстояли. Мало того, они так измотали гитлеровцев, что те выдохлись. Над клочком истерзанной земли неожиданно повисла тишина. Только изредка доносились приглушенные стоны раненых. Затянувшуюся паузу нарушил автоматчик Петр Пестов. Взглянув невзначай на запотевшую в руке бутылку с горючей смесью, он встрепенулся и громко крикнул:
— Ну и разиня! Забыл напоследок угостить фрицев!
Чистяков скользнул взглядом по чумазому лицу Пестова, по неостывшему «максиму», который еще источал тепло, потом зачерпнул котелком со дна бадьи мутную воду — ту воду, которую совсем недавно бережно заливал в кожух пулемета, — и стал жадно пить...
— Будем прикрывать отход раненых! Подготовьтесь! — предупредил Высоцкий и направился к минометчикам.
Язык войны немногословен. Но солдат быстро улавливает суть сказанного. Слова ротного мгновенно повлияли на [22] бойцов, как бы вернули их в рабочее состояние. Взглянув на оружие, каждый беспокойно зашарил в пустых ящиках, в граве и окопчиках, отыскивая случайно оброненные патроны.
Взяв раненых и прихватив вьюки с материальной частью, минометчики перешли речку Каменку, обогнули сельское кладбище на взгорке и медленно побрели к деревне Дорожкино. А когда они были уже в безопасности, то Астрилово покинуло и прикрытие — восемь оставшихся в живых парней. Они покидали непокоренный клочок земли, навсегда оставляя погибших товарищей. Им было не по себе, хотя враг в те минуты не сделал по ним ни единого выстрела. Даже уцелевшие немцы попрятались и не подавали признаков жизни, не пытались нарушить ту скорбную тишину. Только из Харино доносилась все затихающая стрельба да слева, из-за заросшего кустарником ручья, изредка выпускал короткие очереди ручной пулемет Арсения Кокина, который был выдвинут еще ночью в секрет. Он прикрывал разрыв между 1-й и 3-й ротами и не пропустил гитлеровцев...
Горстка бойцов Астриловского гарнизона проявила выдающееся мужество и выдержку. За эти бои командующий фронтом наградил орденами и медалями Алексея Высоцкого, Александра Чемарова, Николая Чудинова и многих других бойцов и командиров. Первый свой орден — орден Красной Звезды — получил и я. Младший сержант пулеметчик Федор Чистяков был удостоен ордена Ленина. Позднее ему посвятил стихи поэт Михаил Матусовский. И были там такие строки:
Железо становится тверже,
Когда побывает в огне.
А храбрые русские люди
Становятся тверже вдвойне. Победа — ему награда,
Прославлен во веки веков
Слесарь из Ленинграда
Младший сержант Чистяков. ...Летом 1968 года бродил я по заросшим позициям, на которых дрались с врагом геройски погибшие Аласман Тасбулатов и Алексей Новиков... Астрилово еще отстраивалось, многое изменилось там. И все же я разыскал место, где находился в дни войны дзот Чистякова...
* * *
В полдень прибыл новый начштаба батальона Евгений Константинович Курочкин. Побеседовав с ним, я понял, что [23] передо мной не только способный и уже видавший виды командир, но и собранный не по годам, серьезный, общительный и приятный человек.Потом, когда мы сошлись поближе, я узнал, что в боях под Москвой Курочкин командовал пулеметной ротой, а после освобождения Клина был назначен начальником штаба 2-го батальона нашей 44-й бригады. Хлебнул он лиха и под Старой Руссой, особенно в окружении. Был дважды ранен, раны залечивал в медсанроте. Так и не долечившись, пришел в бывший свой батальон. Пришел в трудную пору, но тут же с головой окунулся в дела.
Первым делом Евгений Константинович взялся за учет личного состава и оружия.
В то время как 2-я рота продолжала бой в Харино, один ее взвод, находившийся во Фларево, отошел. С ним был заместитель ротного старший лейтенант Н. Г. Ворончихин. Он и стал командовать ротой, восстанавливать ее боеспособность. Из деревни Ушенец отступила 3-я рота старшего лейтенанта Николая Булаева. Ее тоже надо было встретить и помочь занять новые позиции. Выполняя приказ Курочкина, группы разведчиков следили за передвижением противника. Одним словом, штаб заработал по-боевому, теперь было на кого опереться.
Мы с начальником штаба как раз обсуждали дела, когда подошел комиссар бригады Иван Иванович Салдаев.
— Вижу, вы уже познакомились, — доброжелательно заметил он. — Общий язык, как я понимаю, нашли. Значит, сработаетесь. Впрочем, сработаться с Курочкиным нетрудно: товарищ боевой.
Иван Иванович отвел меня под дерево и тихо произнес:
— Появились нелепые слухи, будто кто-то из харинцев попал в плен.
Со стороны Харино доносились приглушенные расстоянием выстрелы. Меня прямо-таки передернуло от услышанного. Комиссар заметил это.
— Не горячись, — сказал он. — Я верю в людей и уже пресек досужую болтовню. Хочу, чтобы и вы не давали воли злым языкам.
— У нас таких разговоров не было и нет!
— Ну и хорошо. Дрались вы на славу!
На бугре за речкой показались группки бойцов. Двигались люди с трудом. Некоторых несли на носилках. Это потянулись уцелевшие бойцы из Астрилово.
— А теперь пойдем к ним, — показал Салдаев в сторону приближавшихся красноармейцев. [24]
По пути в роту Высоцкого комиссар бригады сообщил, что бригада ночью отходит на новый рубеж обороны.
— Как отходит? — переспросил я.
Иван Иванович остановился, пристально поглядел мне в глаза, потом сказал:
— В болотах, в условиях бездорожья, армия не может даже прокормить людей, потому и отходит за реку Ловать, ближе к базам снабжения.
— Но почему мы не знали об этом? Или кое-кто полагал, что будем плохо драться? Тот, кто в зимних боях держал фашистов за глотку, не собирается покидать отвоеванного!
Я, конечно, сорвался, не выдержали нервы, наговорил лишнего. Хорошо, что Иван Иванович был настоящим человеком. Он все понял и только потрепал меня по плечу:
— Спокойней, комбат. Ты прямо как кочет!.. Лично я не оправдываю излишнюю скрытность. А заслон вам следовало усилить, раз уж на то пошло. Комбриг ведь за все в ответе. Что же касается батальона, то воевали вы, повторяю, здорово... Сегодня же займитесь представлением отличившихся к наградам. (Такое указание я услышал впервые за войну, даже как-то не поверилось.) Не забудьте людей Черемина... Посмертно.
* * *
Еще до отхода батальон укрепил временные позиции и, что очень важно, увеличился численно. С прежнего рубежа возвращались бойцы, которые в ходе боя были отрезаны от подразделений или считались погибшими. Возвращались и ночью, и на следующий день. Бывшие лыжники умели маневрировать. Арсений Кокин, например, прикрывавший разрыв между ротами, не заметил, как отошел Высоцкий с бойцами. Зато самого Кокина перед вечером засекли немцы, попытались взять в плен. Но не на такого напали. Арсений забросал их гранатами и с наступлением темноты вышел к своим. В тот день он сразил около 80 фашистов и был вскоре награжден орденом Красного Знамени.Проявила оперативность армейская газета «На разгром врага». Ее редактор Ю. М. Корольков знал характер лыжников, имел опыт в оценке событий и нередко публиковал правдивые и живые материалы. Так случилось и в тот раз. В батальон к еще не остывшим после боя людям Юрий Михайлович направил корреспондента, который тут же пошел по ротам.
Солнце склонилось к земле. Передний крае угомонился. [25]
Немцы по-прежнему вели себя тихо, не иначе как находились в трансе после неудачи и больших потерь.
Мы собрались на КП, присели у котелков с супом, разговорились.
— Корреспондент остался в ротах, с бойцами, — сказал комиссар батальона Александр Калинин. — С людьми быстро сошелся.
* * *
Ночь прошла тихо. В полдень занялись подбором людей для прикрытия отхода. Назначили командира и комиссара отряда — опытных и смелых командиров лейтенанта Николая Горбаня и политрука Андрияна Романова. Проинструктировали и их и бойцов, дали время на подготовку.Фашисты тоже к чему-то готовились: мы заметили, что они стали группироваться в кустарнике за речкой Холынья.
— Не скомкали бы нам отход, — забеспокоился начальник штаба. — Повиснут на хвосте — не оторвешься.
Он был прав — стали ломать голову над тем, как обмануть врага. Мы приказали бойцам, чтобы стреляли из разных мест, обозначая себя: мол, все тут, уходить не собираемся. Ротам дали указание продолжать рыть окопы, создавая видимость, будто готовятся прочно обосноваться на месте.
— Надо сгруппировать пулеметы и стукнуть по немцам! — предложил Курочкин. — Если всех и не скосим, то хотя бы разгоним.
— Можно попробовать. Из трех пулеметов. Поглядим, что получится. Артиллерия гитлеровцев застряла, она нам не помешает, заметил я.
Пока обдумывали нехитрые контрмеры, нас запросили по телефону, куда дать залп РС. Об этом оружии я только слыхал, теперь надо было по карте поставить «катюшам» задачу, да так, чтобы не накрыли своих.
НП и штаб находились в полукилометре от противника. Указав ракетчикам цели, я поднялся на пригорок посмотреть работу «катюш», и то, что увидел, запомнилось на всю жизнь. Не прошло и пяти минут, как справа, за спиной, послышался скрежет и завывание мин, потом вздыбился огромный огненный вал, сжигавший все на своем пути...
С наступлением темноты роты оставили позиции и подтянулись к штабу. На переднем крае, как и было приказано, активно обозначали себя полтора десятка автоматчиков, составлявших отряд прикрытия.
Батальон, молча построившись, двинулся в путь. У деревушки Долгая нас встретил вновь назначенный командир [26] бригады подполковник Федор Иванович Чирков, коренастый мужчина с гладко выбритой головой. Федор Иванович ненадолго задержал батальон, поговорил с бойцами, познакомился с командирами, поблагодарил всех за службу.
Покидали мы те места с душевной болью. Там навсегда остались друзья, которых мы не смогли даже похоронить, отдать им последние солдатские почести.
Вот и все о двух памятных днях боев у Астрилово, Харино, Фларево.
Славнов В. П. Сколько было пройдено... — М: Воениздат, 1984. — 184 с., 5 л. ил. — (Военные мемуары). Тираж 65000 экз.
Читайте так же
Комментариев нет:
Отправить комментарий